Боря Пингвинов
СТИШКИ
***
Мне было смешно,
как негру бывает жарко.
Я глянул в окно:
там млели деревья парка.
Услышал, как дышит
влажная блажи истома.
Поехала крыша
соседнего дома.
Я напялил валенки,
взял пистолет Макарова
и вышел прочь.
Мысль была засалена,
словно края
чего-то ужасно старого.
***
Роли, боли, золи. Гоп!
Трясен крен могучий.
Ясен, мясен, жирен клоп.
Жили в небе тучи.
Пыр ли, дыр ли? Грызли крыс
орды мысли гордых.
Порно-грезен, грязен мыс,
грозен шорох морды.
***
Можно жить, не кривя душою:
Смело класть на зеленый стол
Козырь, платьев заслыша шорох,
Предвкушать сладострастный стон,
И подкрадываться неслышно,
Как к добыче голодный зверь,
И носить кобуру под мышкой,
И с опаской глядеть на дверь,
Можно ждать роковой минуты
И без страха навстречу ей,
Зная место и время суток,
Продвигаться еще быстрей,
А когда уже чей-то палец
Ляжет на спусковой крючок,
Ни единой в душе печали
Не питать - все имеет срок.
* * *
Лукавой лени кислая канитель
вплетает в косу веpбного захолустья
тугую пpядь изысканности затей -
- нестойкий отпpыск вымышленного чувства.
Уму сулит косматый каннибализм,
суча культями щупалец, откpовенно
комичный pяд узоpящихся pепpиз,
гноящих плоть, как сифилис и гангpена.
По метостазам pодственного сукна,
визжа тесьмой внезапности, мимоходом
скользят полозья, стелется пелена,
и мысли семя пpосится зpелым плодом.
Костлявый пеpст указывает на спpос,
сpеди блудниц имеющийся на пенис,
и гоpод ночью полон унылых гpез,
где чеpти пьют вино и игpают в теннис.
* * *
Скопище брызг.
Капище духов.
Тела стриптиз.
В каждое ухо -
- громкая брань.
Лысины глянец.
Экая дрянь!
Хмель и румянец,
рыло в пуху.
Хлопают двери.
Тесно греху
в заданной мере.
В поле - цветок,
в небе - светило.
Белый листок,
мела и мыла
дали. Письмо -
- белым на белом.
Мира клеймо
мылом и мелом
смыть, стушевать,
сгладить, похерить.
Тесно словам
в заданной мере.
Близится срок,
копится немощь.
Сбитому с ног
прочие темы,
кроме своей
хвори и хляби,
чужды. Повей
ветер и рябью
выщерби гладь
озера. Блики
солнца, весла
плески и крики
чаек вдали,
прелые листья
приобрели
статику истин,
родственных тем,
что букварями,
росписью стен
над алтарями,
стуком ночным
путника в слякоть
входят. Слюны
с губ вурдалака
не оботрешь,
в зеркало глядя.
Гребень дерет
сальные пряди,
мыслей колтун
хлещет и гложет.
Камни во рту.
Змеи под кожей
ползают, злясь,
влажною стужей
кровь наделя,
рвутся наружу.
Выспренный ямб,
каждая, жаля
тело, змея
опережает
скользкой мечтой,
млея и силясь
выжить в густой
жиже извилин.
* * *
О, размазанные по асфальту мозги!
Величие морд сопящих!
Завидев монстра, скорей беги
и тщательно прячься в чащах!
Он понюхает заросль, скажет: "Р-ры",
сощурится, щелкнув страшной
над ухом челюстью, станет грызть
шпиль Останкинской башни.
* * *
Зациклен лиц
(ряд стай багрян -
- скрыл: цифр тлен жгли),
крыл ста наряд.
Во дворе горела помойка.
Дети прибили кошку гвоздями к забору.
Местный бандит, хмурый после попойки,
Чистил на лавке "калаш" и щелкал затвором.
* * *
В простонародии
ковыль
бросает сеть.
То не пародия,
а быль:
"Мне медь иметь!"
Связуем опытом,
как жук
смолой,
долой все хлопоты!
сижу злой.
Дик скрежет.
Жужело гундит.
Жизнь - труд.
Играть ей!
Кстати,
Маньяк режет -
- гляди! -
- труп.
* * *
Парила
горилла
и вслух говорила: "Постой!"
играла,
украла
из зала брелок золотой.
Кто были в музее,
глазея,
разинули рты.
Хоть не были пьяны -
- но вот обезьяна
порхает. Ишь ты!
Милиция мигом
вверх начала прыгать,
пытаясь поймать.
Но без толку было.
Ведь разве гориллы
умеют летать?!
ВДВшное
Стропы моего парашюта
зацепились за ветвь,
и я ударился с размаху лбом
об ствол древесный.
Птичка выпорхнула
из развалившегося гнезда,
укоризненно чирикнув мне
матерное словечко
на своем языке,
и шишки посыпались вниз,
бомбардирую заросль травы.
Увы!
* * *
По улице шел бегемот
в надежде чего-то съесть,
и открывая рот,
он делал глотательный жест.
А навстречу ему крокодил.
Он был весел и пьян,
Потому что уже проглотил
Парочку обезьян.
"Здорово!" - сказал крокодил.
"Привет!" - сказал бегемот.
"Ты сыт?" - спросил крокодил.
"Нет." - сказал бегемот.
По улице шел народ,
молча куда-то спешил.
"Эх!" - вздохнул бегемот.
"Да уж." - сказал крокодил.
Бегемоту хотелось есть.
Крокодилу хотелось спать.
А мне захотелось сесть
и что-нибудь написать.
* * *
Темная ночь,
черная ночь,
многого хочешь,
многого хочешь -
- то ли душу
извлечь прочь,
то ли тело -
- мечом в клочья.
Преобрази
и образумь
все, что ныло,
тлело, гноились.
Звездная изморось
здесь внизу
жжет глазницы,
вздувает жилы.
Кажется зрению:
бьет ключ,
чудятся звуки
острей лезвий,
влажною зеленью
сыт плющ,
сросшийся с парой других.
Трезв ли,
пьян ли,
безудержен
как
Вакх,
черного грунта
горсть вырой,
взгляды,
жесты,
шаги,
слова
не накапливай,
не суммируй,
дай лить
лейтмотив льда
в горла глубь,
утомив голос.
Семь уровней -
- суть мзда.
Нем колокол.
Путь долог.
* * *
Я мучительно весел
и испуганно вычурн,
я хронически сыт
отголосками тех
перессудов вовне,
та как нет перемычек
между мною
и их вызывающим смех
эксцентричным судьей,
в церемонном угаре
разводящим костер
прямо в зале суда
для аутодафе,
в неминуемой каре
отыскав наслажденье.
Тем паче, когда
обреченный измучен
допросом и дыбой
и запекшейся кровью
покрыты уста,
ему чудится
в сладостном облаке дыма
запах жженого мяса
во имя Христа.
* * *
Я приду в эту комнату,
дрожащую мелкой дрожью,
брошу вымокший плащ
на стул у дверей в прихожей,
заварю чифирь,
и польется бессвязной речью
полумысль-полусон,
на слова расчленяя вечность.
* * *
Завертела метель
грез смертельное сальто.
Звезд оскал на холсте
в стиле Оскара Уальда -
- на бездонном ночном
без подрамников небе.
Строф ли яростный гребень
треплет локоны снов?
