* * * Когда меня спрашивают, кем я работаю, отвечаю: "Сторожем. Сторожу рукописи Пушкина". В Отчизне сторожем служа, в стабильность верю по примете: кто был в котельной — в Ленсовете, из Ленсовета — в сторожа. Ложится в руки древний лист — извечный вздох неутоленный. Ногой отворит дверь в Колонный правитель, на руку нечист. У новой власти — тот же лик, оскал острей, проворней хватка... За край твой удержусь над схваткой, оброненный в потомство лист. Июнь 1990 г. |
Т. Царькова |
|
* * * Город простолюдинов. Стертых простых людей. Грошики и полтины, мы — на ладони твоей. Сыпемся, жмемся в кучи, наземь летим, звеня. Мелочь. Общая участь. Город. Народ. Страна. Январь 1991 г. |
Т. Царькова |
|
* * * Вся жизнь — другому. Все стихи — тебе. То не двуличье. И не двуязычье. А женское — невольничье и птичье — Петь об иной, несбывшейся судьбе. 18.10.1991 |
Т. Царькова |
|
* * * Неразделенная любовь, как гроб. Хоть складкой драпируй, хоть интеллектом, Все выдается выпуклым уродством. Не раз деленная любовь, как дождевой Вертлявый червячок, что каждой мышцей Играя, бесхребетно убеждает: Простейшие в блаженстве проживут. Средь одноклеточных горбатых не бывает. 13.10.1991 |
Т. Царькова |
|
* * * Лист летит. И тень его летит. Но она земли коснется раньше. Тень твоя. В страну теней и плит мне бы так. До раны той, сквозящей. 8.11.1991 |
Т. Царькова |
|
* * * "Чужого горя не бывает" — чужая строчка не дает покоя. Не странно ли, но к жизни возвращает чужое горе. Вам с похорон идти случалось весенним ярким днем умытым, когда охлестывает жалость ко всем, кого сокрыли плиты? Им не увидеть это буйство природы в жадном своеволье... Прохожий, ярким днем любуйся, пока чужой доступен боли. 24 марта 1991 г. |
Т. Царькова |
|
* * * Ночей моих разных со сном не поделим, рабочим и праздным — им не до постели. Как кровь в тесных венах, пульсируют строки в ночах сокровенных, светло — одиноких. Пир творчества. Вторгся — чужак и помеха. Все губы, все торсы меняю на эхо созвучий. На мену глядит вне экстаза любовь. Знает цену столь легким отказам. Декабрь 1990 г. |
Т. Царькова |
|
* * * Точной рифмы узор, как рисунок решетки канала — нет тождественных звеньев, хоть в форме отлиты одной. Этот мокрый февраль под копирку зима повторяла, чтоб точь-в-точь походил на далекий и теплый, другой. Повторенья немы. Отразимся не мы в этих водах, нет тождественных звеньев, хоть в форме отлиты одной. Этот мокрый февраль — непогода сулит непогоду — станет дальним и теплым. "Другой, — повторяешь, — другой". Февраль 1990 г. |
Т. Царькова |
|
* * * Утро. Надеваю служебный мундир, деловое лицо, должностную личину. Как бы ночь ни корежила и бессонный рассвет ни мудрил, ровно в девять сверяю себя, завожу часовую пружину. Я сверяю себя с будним ритмом угрюмой страны, где на все времена неизменен девиз: "выживанье", где все речи на десять шагов не слышны, даже через центральное телевещанье. Я сверяю себя с той работой, что предкам была по плечу, подставляю свои, не согбенные опытом плечи. Мне бы только успеть — ветер времени гасит свечу, суден суетный день, но — стократ им отпущенный вечер. Июнь 1991 г. |
Т. Царькова |
|
* * * Вязнем в тине разговоров, шествий, митингов, страстей... И над всем парит Невзоров — черный ангел наших дней. Январь 1991 г. |
© Царькова Татьяна Сергеевна, 1991-2000
© Царскосельский журнал для поэтов
"Мансарда", 1991-2000